18 / 376
журнал! Никогда не забуду… человека, который не умел выговорить
название „Новый мир“ и спрашивал у киоскёрши: „Ну, это, это, где
вся правда‑то написана!“ И она понимала, про что он; это надо было
видеть… Тут уж не история словесности—история России». В том же
ноябре Варлам Шаламов писал Солженицыну: «Я две ночи не спал—
читал повесть, перечитывал, вспоминал… Повесть—как стихи—
в ней всё совершенно, всё целесообразно. Каждая строка, каждая
сцена, каждая характеристика настолько лаконична, умна, тонка
и глубока, что я думаю, что „Новый мир“ с самого начала своего
существования ничего столь цельного, столь сильного не печатал».
Эта «пещерная рукопись», так много изменившая в жизни нашей
страны, недавно вернулась в Архив А.И. Солженицына, и ее можно
видеть на выставке.
* * *
Не прошло и полугода с публикации «Одного дня Ивана Денисовича»,
как началась контратака партийных охранителей. Журнал «Новый
мир» обвиняли в очернительстве, против Солженицына развернулась
кампания клеветы с закрытых трибун и травля в открытой печати.
Но к тому времени рассказ был прочитан миллионами наших гра-
ждан и в переводах издан на десятках европейских и азиатских
языков.
А главное—публикация «Ивана Денисовича» будто прорвала плотину.
«Письма мне, письма, уже сотни их,—ошеломлен Солженицын,—
и новые пачки доставляют из „Нового мира“, и каждый день прита-
скивает рязанская почта—просто „в Рязань“, без адреса… Взрыв
писем от целой России, нельзя вобрать ни в какие лёгкие, и какая же
высота обозрения жизней зэческих, никогда прежде не достижи-
мая,—льются ко мне биографии, случаи, события». Вот когда задача
писать «Архипелаг» стала нравственно неизбежной.
Так Солженицын стал доверенным летописцем народного горя.
«Кроме всего, что я вынес с Архипелага—шкурой своей, памятью,
ухом и глазом, материал для этой книги дали мне в рассказах, воспо-
минаниях и письмах—227 свидетелей… Это наш общий памятник
всем замученным и убитым».
Солженицын писал «Архипелаг» в «Укрывище», глухом эстонском
хуторе, «две зимы кряду… скрытый начисто от ГБ, и от слухов».
В первую зиму (1965/1966) он пробыл на хуторе 65 дней, во вторую
(1966/1967)—81. «Так, как эти 146 дней в Укрывище, я не работал
никогда в жизни,—вспоминал Солженицын,—это был как бы даже
не я, меня несло, моей рукой писало, я был только бойкóм пружины,
сжимавшейся полвека и вот отдающей. <…> Связи с внешним
миром я себе не оставил никакой, что делалось там… и не могло
меня касаться: я соединился со своим заветным материалом
на отшибе мира, и единственная и последняя жизненная цель