17 / 376
будущего «Архипелага». В эти годы в его писательский быт входит
пишущая машинка, и все растет объем написанного и перепечатан-
ного. «Важней всего и был объём вещи,—не творческий объём
в авторских листах, а объём в кубических сантиметрах. Тут выручали
меня ещё не испорченные глаза и от природы мелкий, как луковые
семена, почерк; бумага тонкая, если удавалось привезти её
из Москвы; теснейшая, строчка к строчке, без всяких полей и двусто-
ронняя перепечатка; а по окончании перепечатки—сожжение всех
набросков, планов и промежуточных редакций, и главного беловика
рукописи тоже: один огонь я признавал надёжным ещё с первых
литературных шагов в лагере. По этой программе пошёл и роман
„В круге первом“, и рассказ „Щ-854“, и сценарий „Знают истину танки“,
не говоря о более ранних вещах».
И потому в этом разделе мы можем представить лишь один рукопис-
ный подлинник—рассказ «Захар-Калита». Все остальное—в автор-
ской машинописи, приобретшей права оригинала. Такова и самая
ранняя из сохранившихся редакций романа «В круге первом». Эта
авторская перепечатка уникальна по своему исполнению и виду.
Осенью 1961 одна из таких необычных машинописей легла на стол
А.С. Берзер, редактора отдела прозы самого либерального совет-
ского журнала «Новый мир». Странная на вид «пещерная рукопись»
была перепечатана в соответствии с журнальными требованиями
и подана главному редактору А.Т. Твардовскому со словами: «Лагерь
глазами мужика, очень народная вещь». «В шести словах нельзя
было попасть точнее в сердце Твардовского,—оценил позже
Солженицын.—…Как Твардовский потом рассказывал, он вечером
лёг в кровать и взял рукопись. Однако после двух-трёх страниц
решил, что лёжа не почитаешь. Встал, оделся. Домашние его уже
спали, а он всю ночь, перемежая с чаем на кухне, читал рассказ—
первый раз, потом и второй. Так прошла ночь, пошли часы по‑кресть-
янскому утренние, уже Твардовский и не ложился. Он звонил и велел
узнавать: кто же автор и где он. Особенно понравилось ему, что это—
не мистификация какого‑нибудь известного пера, что автор—
и не литератор, и не москвич».
С той ночи Твардовский решил во что бы то ни стало опубликовать
рассказ об одном дне Ивана Денисовича в своем журнале.
«Печатать! Печатать! Никакой цели другой нет. Всё преодолеть,
до самых верхов добраться… Доказать, убедить, к стенке припереть.
Говорят, убили русскую литературу. Чёрта с два! Вот она, в этой
папке с завязочками». Отчаянными усилиями и сложными маневрами
Твардовского рассказ был напечатан в ноябрьской книжке «Нового
мира» за 1962 год стотысячным тиражом. В редакции журнала беспе-
ребойно звонил телефон, благодарили, плакали, искали автора.
В библиотеках записывались в очередь, на улицах москвичи оса-
ждали киоски. Вот вспоминает академик С.С. Аверинцев: «Чего
стоило идти по Москве… видя у каждого газетного киоска соотече-
ственников, спрашивающих всё один и тот же, уже разошедшийся
Н. Солженицына. «Всем, кому не хватило жизни об этом рассказать…»
14 \ 15