15 / 376
цензуры, наша судьба была решена, и нам только давали довоёвы-
вать, допринести пользу». Но не только письма писал фронтовик
Солженицын—за дни и недели затиший накопился цикл «Военных
рассказов» (подлинники не сохранились), а главное, вспоминал он:
«Каждый день всё, что вижу и слышу,—записываю мелким почерком,
карандашом (на ходу) в блокноты военного дневника, самодельно
изготовленного мне бойцом из нашей звукометрической ленты,
другой бумаги не найти,—фронтовые случаи, судьбы, пейзажи, кон-
центраты чьих‑то рассказов, сценки, наверняка и зародыши замыс-
лов, пока неясные мне самому,—вот будет главное богатство, какое
я вывезу с фронта, если уцелею». К февралю 1945 заполнено уже пять
таких драгоценных блокнотов, но при аресте это «главное богатство»
брошено оперативниками в чемодан, осургучено и доставлено вме-
сте с автором на Лубянку. А там, на четвертом месяце следствия,—
блокноты «зашвырнуты в адский зев лубянской печи, брызнули
там красной лузгой ещё одного погибшего на Руси романа и чёр-
ными бабочками копоти взлетели из самой верхней трубы». Под эту
трубу на крышу Большой Лубянки выводили арестантов гулять.
«О, эта сажа! Она всё падала и падала в тот первый послевоенный
май. Мой погибший дневник был только минутной струйкой той
сажи… Сколько же гинуло в этом здании замыслов и трудов!—целая
погибшая культура… Всего обидней, что потомки сочтут наше поко-
ление глупей, бездарней, бессловеснее, чем оно было!..»
Из всего написанного в военные годы сохранился единственный
подлинник—тезисы доклада «Битва за Ростов», прочитанного лейте-
нантом Солженицыным в ноябре 1942 года для командного состава
артдивизиона. Он и представлен во втором разделе выставки наряду
с военными документами, ордером на арест и анкетой арестованного
капитана Солженицына.
Вослед потянулись одиннадцать лет тюрем, лагерей, ссылки, в эти
годы и произошло становление Солженицына-писателя, каким мир
узнал его, прочитав «Один день Ивана Денисовича». Но до того пово-
ротного года еще далеко, а пока, попав на «шарашку», где работают
заключенные-специалисты и где держат для них неплохую библио-
теку, Солженицын сверх 14-часового рабочего дня жадно читает,
открывает для себя ошеломительное богатство словаря Даля, кон-
спектирует книги по истории философии—и тайно пишет, снова
пишет. Рукописные подлинники тюремных стихов и начатой
на шарашке поэмы «Дороженька» не сохранились (автор сжигал их,
держа лишь в памяти), но уцелели фрагменты задуманного еще в юно-
сти романа о революции (начальные главы «Августа Четырнадцатого»)
и повести «Люби революцию», сбереженные вольной сотрудницей
шарашки, когда Солженицына отправили этапом в Экибастуз
(Степлаг). Их тоже может видеть посетитель выставки, вместе с кон-
спектами по истории философии и выписками из словаря Даля.
Три года этапов и каторжного лагеря оказались для Солженицына
высоко плодотворными: «Иногда в понуренной колонне, под окрики
Н. Солженицына. «Всем, кому не хватило жизни об этом рассказать…»
12 \ 13