Под запретом. Изгнание из СССР
1966–1974
Не прошло и полугода с публикации «Одного дня Ивана Денисовича», как началась контратака партийных охранителей. Журнал «Новый мир» обвиняли в очернительстве, против Солженицына развернулась кампания клеветы с закрытых трибун и травля в открытой печати. Но к тому времени рассказ был прочитан миллионами наших граждан и в переводах издан на десятках европейских и азиатских языков.
А главное — публикация «Ивана Денисовича» будто прорвала плотину. «Письма мне, письма, уже сотни их, — ошеломлен Солженицын, — и новые пачки доставляют из „Нового мира", и каждый день притаскивает рязанская почта — просто „в Рязань", без адреса... Взрыв писем от целой России, нельзя вобрать ни в какие лёгкие, и какая же высота обозрения жизней зэческих, никогда прежде не достижимая, — льются ко мне биографии, случаи, события». Вот когда задача писать «Архипелаг» стала нравственно неизбежной.
Так Солженицын стал доверенным летописцем народного горя. «Кроме всего, что я вынес с Архипелага — шкурой своей, памятью, ухом и глазом, материал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах — 227 свидетелей... Это наш общий памятник всем замученным и убитым».
Солженицын писал «Архипелаг» в «Укрывище», глухом эстонском хуторе, «две зимы кряду... скрытый начисто от ГБ, и от слухов». В первую зиму (1965/1966) он пробыл на хуторе 65 дней, во вторую (1966/1967) — 81. «Так, как эти 146 дней в Укрывище, я не работал никогда в жизни, — вспоминал Солженицын, — это был как бы даже не я, меня несло, моей рукой писало, я был только бойкóм пружины, сжимавшейся полвека и вот отдающей. <...> Связи с внешним миром я себе не оставил никакой, что делалось там... и не могло меня касаться: я соединился со своим заветным материалом на отшибе мира, и единственная и последняя жизненная цель была — чтоб из этого соединения родился „Архипелаг", хотя б на том и умер я сам. <...> Это были вершинные недели и моей победы и моей отрешённости».
Драгоценную рукопись сохранили эстонские зэки-друзья. Закопанная в землю, она пережила арест и изгнание своего хозяина и была возвращена ему через 28 лет. И посетители выставки могут видеть это главное сокровище Архива Солженицына.
В сентябре 1965 госбезопасность арестовала рукописи писателя, хранившиеся у его друзей, среди прочего — роман «В круге первом» и пьесу «Пир победителей». Попытки Твардовского напечатать повесть «Раковый корпус» остались безуспешны. Травля и клевета набирали обороты, введен был запрет на само имя Солженицына и на все, что выходило из-под его пера. Тогда книги Солженицына подхватил Самиздат. И «Раковый корпус», и «В круге первом», и «Крохотки» — передавали из рук в руки, читали по ночам, фотографировали, перепечатывали на пишущих машинках (компьютеров еще не было!), а то и переписывали от руки — на выставке можно видеть «Раковый корпус», каллиграфически переписанный сотрудницей тбилисской киностудии.
В мае 1967 Солженицын отправил открытое письмо к IV съезду писателей СССР, он требовал «упразднения всякой — явной или скрытой — цензуры над художественными произведениями», обличал руководство Союза писателей: никогда оно не выступало в защиту авторов, даже тех, кто «составят украшение нашей поэзии ХХ века», но «неизменно проявляло себя первым среди гонителей». «Свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы — ещё успешнее и неоспоримее, чем живой... Но, может быть, многие уроки научат нас наконец не останавливать пера писателя при жизни? Это ещё ни разу не украсило нашей истории».
Последствия такого выступления были непредсказуемы, и Солженицын решил, что «время пришло кое-что на всякий случай объяснить»: за месяц до съезда написал книгу «Бодался телёнок с дубом», с горькой иронией определив ее жанр как «Очерки литературной жизни». В последующие годы книга обрастала Дополнениями, на выставке же мы представляем рукопись первой части, написанной «между двумя глыбами, — одну откатил, перед второй робею»: уже окончен «Архипелаг ГУЛАГ», еще не начато «Красное Колесо». «То не диво, когда подпольщиками бывают революционеры. Диво — когда писатели», — так начинается рассказ о тайном писательстве, o замечательном поэте-редакторе Твардовском, о «бодании» с властями.
В марте 1969 Солженицын обратился наконец к своему главному замыслу, начал работу над исторической эпопеей «Красное Колесо». А в ноябре того же года его исключили из Союза писателей. «Слепые поводыри слепых! — бросил он в ответ секретариату Союза. — Протрите циферблаты! — ваши часы отстали от века. Откиньте тяжёлые занавеси! — вы даже не подозреваете, что на дворе уже рассветает. <...> Гласность, честная и полная гласность — вот первое условие здоровья всякого общества... Кто не хочет отечеству гласности — тот не хочет очистить его от болезней, а загнать их внутрь, чтоб они гнили там». Положение писателя в отечестве становилось не только шатким, но угрожающим. В Рязани с ним можно было расправиться без большого шума. Неоценимую поддержку оказали Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, предложившие другу свой кров на даче под Москвой.
Еще через год, в октябре 1970, Солженицыну присудили Нобелевскую премию: «За нравственную силу, с которой он продолжил извечную традицию русской литературы». В Стокгольм лауреат, однако, не поехал, опасаясь, что его не пустят обратно, отрежут от родины. Нобелевские знаки писатель получил спустя четыре года, уже после изгнания из СССР. Медаль и диплом нобелевского лауреата выставляются впервые.
Летом 1971 Солженицын, которого по-прежнему не печатают в СССР, открыто публикует в Париже по-русски первый Узел «Красного Колеса» — «Август Четырнадцатого», а сам уже погружен в следующий, «Октябрь Шестнадцатого». Готовый «Архипелаг» пока «в засаде», ведь открыть его — это голова на плаху, и после «Архипелага» уже не написать Роман о Революции. Солженицын решает публиковать «Архипелаг» в мае 1975, но события опережают: в августе 1973 в Ленинграде КГБ выслеживает одно из хранений и захватывает машинописный экземпляр.
«Со стеснением в сердце я годами воздерживался от печатания этой уже готовой книги: долг перед ещё живыми перевешивал долг перед умершими. Но теперь, когда госбезопасность всё равно взяла эту книгу, мне ничего не остаётся, как немедленно публиковать её», — этими словами открывалось первое издание «Архипелага ГУЛАГа», вышедшего в свет 28 декабря 1973 в парижском эмигрантском издательстве «ИМКА-Пресс». С середины января 1974 в центральной печати распалилась шумная газетная травля, с каждым днем накалявшая градус «народного гнева». Навстречу несутся европейские отклики: «Против вооружённых повстанцев можно послать танки, но — против книги?», «Расстрел, Сибирь, сумасшедший дом только подтвердили бы, как прав Солженицын».
Западные журналисты в Москве пробиваются к писателю: «Как, вы думаете, поступят с вами власти?» Он отвечает: «Совершенно не берусь прогнозировать. Я выполнил свой долг перед погибшими, это даёт мне облегчение и спокойствие. Эта правда обречена была изничтожиться, её забивали, топили, сжигали, растирали в порошок. Но вот она соединилась, жива, напечатана — и этого уже никому никогда не стереть». Он объявляет, что отказывается от гонораров за «Архипелаг»: они пойдут на поддержку семей политзаключенных в Советском Союзе (так возник солженицынский Фонд помощи, работающий по сей день).
На Политбюро ЦК КПСС было решено выслать Солженицына из СССР. 12 февраля он был арестован, 13 февраля в Лефортовской тюрьме писателю зачитали Указ о лишении гражданства, конвой из восьми человек сопровождал его до аэропорта Шереметьево и в полете, до приземления во Франкфурте-на-Майне. «А в кармане — кусок лефортовского хлеба: как в сказке удаётся из дурной ворожбы вырвать, унести вещественный кусок: что — было, что не приснилось. Да я б и без этой краюхи не забыл».
Теперь и мы можем смотреть на эту чудом сохранившуюся, засохшую краюху ржаного хлеба, как в сказке вырванную из «дурной ворожбы».
