Война. В том самом июне 1941 Солженицын окончил последний, пятый курс университета и приехал в Москву сдавать летнюю сессию в МИФЛИ (Московском институте философии, литературы и истории), где уже два года учился заочно. «Шестым курсом» назвал он впоследствии свой фронтовой путь. Пройдя за полгода курс 3-го Ленинградского артиллерийского училища, эвакуированного в Кострому, 22-летний курсант получил звание лейтенанта и был назначен командиром звукоразведывательной батареи. С нею он будет воевать на фронтах Северо-Западном, Брянском, 1-м и 2-м Белорусском, с нею, уже в звании капитана, придет в Восточную Пруссию, где в феврале 1945 будет арестован за крамольную переписку со школьным другом, тоже офицером Красной армии.

«Мы переписывались с ним во время войны между двумя участками фронта и не могли, при военной цензуре, удержаться от почти открытого выражения в письмах своих политических негодований... от критики всей системы обмана и угнетения в нашей стране. <...> От момента, как [письма] стали ложиться на стол оперативников цензуры, наша судьба была решена, и нам только давали довоёвывать, допринести пользу». Но не только письма писал фронтовик Солженицын — за дни и недели затиший накопился цикл «Военных рассказов» (подлинники не сохранились), а главное, вспоминал он: «Каждый день всё, что вижу и слышу, — записываю мелким почерком, карандашом (на ходу) в блокноты военного дневника, самодельно изготовленного мне бойцом из нашей звукометрической ленты, другой бумаги не найти, — фронтовые случаи, судьбы, пейзажи, концентраты чьих-то рассказов, сценки, наверняка и зародыши замыслов, пока неясные мне самому, — вот будет главное богатство, какое я вывезу с фронта, если уцелею». К февралю 1945 заполнено уже пять таких драгоценных блокнотов, но при аресте это «главное богатство» брошено оперативниками в чемодан, осургучено и доставлено вместе с автором на Лубянку. А там, на четвертом месяце следствия, — блокноты «зашвырнуты в адский зев лубянской печи, брызнули там красной лузгой ещё одного погибшего на Руси романа и чёрными бабочками копоти взлетели из самой верхней трубы». Под эту трубу на крышу Большой Лубянки выводили арестантов гулять.

«О, эта сажа! Она всё падала и падала в тот первый послевоенный май. Мой погибший дневник был только минутной струйкой той сажи... Сколько же гинуло в этом здании замыслов и трудов! — целая погибшая культура... Всего обидней, что потомки сочтут наше поколение глупей, бездарней, бессловеснее, чем оно было!..»

Из всего написанного в военные годы сохранился единственный подлинник — тезисы доклада «Битва за Ростов», прочитанного лейтенантом Солженицыным в ноябре 1942 года для командного состава артдивизиона. Он и представлен во втором разделе выставки наряду с военными документами, ордером на арест и анкетой арестованного капитана Солженицына.

Вослед потянулись одиннадцать лет тюрем, лагерей, ссылки, в эти годы и произошло становление Солженицына-писателя, каким мир узнал его, прочитав «Один день Ивана Денисовича». Но до того поворотного года еще далеко, а пока, попав на «шарашку», где работают заключенные-специалисты и где держат для них неплохую библиотеку, Солженицын сверх 14-часового рабочего дня жадно читает, открывает для себя ошеломительное богатство словаря Даля, конспектирует книги по истории философии — и тайно пишет, снова пишет. Рукописные подлинники тюремных стихов и начатой на шарашке поэмы «Дороженька» не сохранились (автор сжигал их, держа лишь в памяти), но уцелели фрагменты задуманного еще в юности романа о революции (начальные главы «Августа Четырнадцатого») и повести «Люби революцию», сбереженные вольной сотрудницей шарашки, когда Солженицына отправили этапом в Экибастуз (Степлаг). Их тоже может видеть посетитель выставки, вместе с конспектами по истории философии и выписками из словаря Даля.

Три года этапов и каторжного лагеря оказались для Солженицына высоко плодотворными: «Иногда в понуренной колонне, под окрики автоматчиков, я испытывал такой напор строк и образов, будто несло меня над колонной по воздуху — скорей туда, на объект, где-нибудь в уголке записать. В такие минуты я был и свободен и счастлив. Но как же писать в Особом лагере? <...> Память—это единственная заначка, где можно держать написанное, где можно проносить его сквозь обыски и этапы... Я решил писать маленькими кусочками по 12–20 строк, отделав — заучивать и сжигать». В помощь запоминанию и для самопроверки использовал Солженицын самодельные четки и блокнотик, куда зашифровывал число строк в стихах, главах, сценах, — они сохранились, и мы можем видеть эти «реквизиты» лагерного писательства.

Сочиненные без бумаги и вывезенные из лагеря в памяти стихи, поэма «Дороженька», пьесы «Пир победителей» и «Пленники» были записаны Солженицыным уже в ссылке, в казахском ауле Кок-Терек, куда он был сослан навечно, где пережил и счастье учительства («Я захлебнулся преподаванием, и три года... был счастлив даже им одним»), и страшную болезнь («Грозило погаснуть с моей головой и всё моё лагерное заучивание. Это был страшный момент: смерть на пороге освобождения и гибель всего написанного, всего смысла прожитого до тех пор»). В ссылке сочинена пьеса «Олень и шалашовка» и начат роман «В круге первом», но единственный несожженный рукописный подлинник, сохранившийся от ссыльных лет и представленный на выставке, — это литературно-критический этюд «Протрём глаза!» (о грибоедовском «Горе от ума»).