Солженицын был, кажется, единственным, кто верил, что доживет до возврата на родину. Упорно работал и неизменно ждал, когда откроется путь — в Россию. «Будущую, полубудущую, или хоть немного благоприятную, — писал он в 1978. — Только тогда откроется во мне и способность писать маленькие рассказы — уже о современности. Только тогда, в обновляемой России, захочется и действовать, и попытаться повлиять, чтоб не пошла она опять по февральскому гибельному пути. Новый напор жизни, и читатели наконец русские, без перевода, — это и будет ещё одним рождением, ещё одной юностью, при седой бороде. (И хотя рассудок не видит, как бы это могло статься, — но всем предчувствием верю, что возврат произойдёт ещё при моей жизни.)»

Так и случилось. Указ о лишении гражданства был отменен, обвинение снято. Спустя 20 лет после высылки, в мае 1994, Солженицын вернулся на родину. Он возвращался навстречу потоку покидающих страну, возвращался разделить с соотечественниками неясную, тревожную судьбу. Но реальный возврат его совершился раньше: в 1990 был напечатан на родине «Архипелаг ГУЛАГ», «камушек неподъёмный, окаменелая наша слеза». «Жаждали мы этого, бились за это — а сейчас неохватимо: такая скрытая лютая правда — полилась-таки по стране!» В том же году огромным тиражом вышла статья Солженицына «Как нам обустроить Россию?» — его «посильные соображения» о поисках наилучших путей возрождения страны (но, несмотря на объявленную гласность, горячее общественное обсуждение поднятых вопросов, едва начавшись, было тут же пресечено сверху).

За первые два года на родине Солженицын исколесил две дюжины областей, встречался со множеством людей, с интеллигенцией городской и сельской, с учителями, студентами, речниками, врачами, с учеными и фермерами, директорами заводов и обитателями поселковых трущоб, он записывал их просьбы, советы, умоления, настояния — в надежде донести все это до слуха власть имущих. Надежда эта в 1990-х не сбылась. Но в 1995 предоставили ему телеэфир, раз в две недели по пятнадцать минут («по минуте в день»). Он говорил о жгучих неустройствах тех лет: о школе и образовании, о псевдовыборах, о судьбе отрезанных соотечественников, о значении и итогах победной Войны, о новой войне в Чечне. Спустя полгода передачу без объяснений закрыли. Тогда тексты этих горьких монологов вместе с выступлениями писателя в нескольких российских университетах и в Государственной думе были напечатаны в книге «По минуте в день». Солженицын продолжал неустанно действовать в общественном, благотворительном, культурном поле: во многом благодаря его усилиям была создана и открыта общественная Библиотека-фонд «Русское Зарубежье» на Таганке, куда он передал сотни собранных им в изгнании неопубликованных рукописей русских эмигрантов (теперь это Дом русского зарубежья, носящий имя Солженицына); его благотворительный фонд по сей день помогает тысячам больных стариков, бывших узников ГУЛАГа; он основал ежегодную Литературную премию, к 2013 году наградившую два десятка российских писателей и деятелей культуры.

По возврате богата была и литературная жатва Солженицына: ему дано было счастье видеть опубликованными на родине все прежде запрещенные его книги. И еще большее счастье — неиссякающего творческого плодородия: он напечатал восемь новых Двучастных рассказов и новый цикл «крохоток» (исполнилась мечта возврата к «малой форме»), несколько крупных публицистических работ, в том числе «Россия в обвале», продолжал писать начатую в середине 1980-х «Литературную коллекцию» (его читательские заметки) и опубликовал два десятка очерков (о Пильняке, Тынянове, Андрее Белом, Замятине, Шмелеве, Чехове, Леонове, Бродском, Самойлове, Белове, А.К. Толстом и др.). Он выполнил последнюю редакцию главного труда своей жизни — «Красного Колеса» и участвовал в работе над изданием первых томов нового тридцатитомного Собрания сочинений (десять томов которого вышли при его жизни).

В одном из интервью последних лет спросил его собеседник: «Какое Ваше самое большое желание?» Александр Исаевич ответил: «Чтобы русский народ, несмотря на все многомиллионные потери в XX веке, несмотря на нынешний катастрофический упадок, — не пал бы духом, не пресёкся в существовании на Земле — но сумел бы воспрять. Чтобы в мире сохранились русский язык и культура. (И сохранилась бы в том и моя скромная доля.)»